Оглавление
В каком случае ребенку, переживающему утрату, нужна помощь специалиста?
Мнение психолога, кандидата психологических наук, блогера Юлии Егорушкиной:
– В период горевания у ребенка может измениться успеваемость, круг общения, привычки. Поэтому хорошо, если родственники ставят учителей в известность о том, что ребенок столкнулся с утратой. Это помогает учителю/тренеру/репетитору с пониманием отнестись к характерным проявлениям: нарушению концентрации внимания, склонности к спорам, замкнутости, агрессивности, перепадам настроения, привлечению внимания к себе. Тема смерти может появиться в его играх и рисунках, это нормально.
Если вы замечаете, что спустя два месяца у ребенка наблюдаются вспышки гнева, жалобы на боли в животе или голове, переедание или, наоборот, потеря аппетита, нарастающие проблемы с успеваемостью, следует обратиться за психологической помощью.
Партнерский материал
Продолжение рассказа
Виктория: Расскажите, пожалуйста, про вашу группу поддержки для родителей, потерявших детей.
Анна: Я давно про такую группу думала. Так или иначе все 13 лет ко мне приходили люди в аналогичных ситуациях поговорить — лично или по сети. А тут моя коллега, которая достаточно недавно потеряла ребёнка, предложила сделать группу. И вот вдвоём это намного легче. Так что я её предложению очень обрадовалась.
Виктория: Что происходит на встречах?
Анна: Пока это выглядит как любая другая группа поддержки: нет кого-то главного, ведущие только модерируют разговор, следят за тем, чтобы у всех желающих была возможность высказаться, и чтобы разговор был бережным и аккуратным. А так, вначале все, кто готовы, вкратце рассказывают свою историю. Говорят, для чего пришли на встречу сейчас, что бы хотели понять, услышать, рассказать. Бывает молчаливое участие: пока нет ещё сил о своей истории говорить, можно просто слушать истории других, это тоже часто оказывается очень целительно. Очень ценно то, что можно говорить о любых своих чувствах по поводу потери, даже не всегда «общепринятых», не боясь осуждения. Когда уже прошло какое-то время, то о своих ушедших детях нечасто вспоминаешь. И группа — это такая специальная возможность всё же уделить им время, вспомнить, поплакать, рассказать другим — что вот, они были.
Виктория: Много женщин, понесших эту утрату?
Анна: Много, да. Мне кажется — у каждой второй точно какой-то такой опыт был. И это горе, если оно вовремя не отплакано, не выплакано нужное ведро слёз, полагаю не фигуральное, а реальное вполне, оно будет потом долго болеть и «догонять». Я сама рассказала столько раз, что сложно посчитать. Это мне помогло не держать внутри, не ходить самой по кругу. У меня, к счастью, сейчас просто так боль не всплывает. Бывает либо в годовщины, либо в качестве отклика другим людям.
Виктория: Анна, спасибо, что вы продолжаете оставаться в этой теме через 13 лет. Это будто дает разрешение другим тоже не забывать свое.
Анна: Это очень важно — чтобы эти дети были включены в семью. Чтобы о них можно было вспоминать, например, в годовщины рождения и смерти
Чтобы остальные дети про них знали и помнили. Вот это вот «как будто ничего не было» — самое ужасное.
Когда я узнала про старшего брата своей бабушки, умершего в младенчестве, то будто что-то на место встало, дырка какая-то закрылась у меня внутри.
Вообще мне бы очень хотелось сделать какое-то место, вроде как сад или парк, где можно было бы ставить нечто наподобие кенотафов для тех детей, которые ушли, но у которых нет могилы. В других странах такое есть. Просто камни, посажены какие-то кусты, деревья, иногда написано то, что родители считают нужным. И у семьи есть вот такое место памяти об их ребёнке. Учитывая, что у нас очень мало кому удаётся похоронить своих мертворождённых детей, это может быть очень нужно.
Фото из семейного архива Анны Новиковой
Лезть с расспросами
Иногда на горюющего человека обрушиваются с расспросами, просят рассказать какие-то детали и подробности, вспомнить, как и почему произошло несчастье. Такое любопытство следует усмирять, особенно, когда женщина находится в периоде острого горя (в первые часы и сутки после трагедии). Лезть с расспросами не просто бесполезно, а даже опасно.
В это время женщина как будто погружается в пучину горя, отрывается от реальности и пытается справиться с тем, что на нее свалилось. Просьбы рассказать о подробностях произошедшего только подольют масла в огонь и разбередят раны.
Главное – не дать несостоявшейся матери увязнуть в своем горе и помочь ей снова вернуться к жизни. Для этого нужно находиться рядом, чтобы при необходимости оказать помощь. Страдающей женщине нужно помочь в бытовых вопросах, накормить горячей едой и быть рядом.
Обязательно ли нужно обращаться к психологу родителям, которые потеряли детей до рождения или в первые месяцы рождения?
медицинский и семейный психолог
– Думаю, каждой семье необходима поддержка в такой сложный период. Я, конечно, рекомендую обратиться к психологу. Как минимум мы объясняем родителям, что с ними происходит, что нормально, а что должно насторожить, подсказываем, как лучше поддержать себя и партнера.
Попробую сейчас кратко рассказать, через какие этапы проживания горя проходят родители.
Отрицание. На этой стадии родители отказываются верить в произошедшее, не хотят слышать правду. Женщины могут чувствовать шевеление и толчки в животе, слышать плач ребенка. Это нормальные реакции – психике нужно время на адаптацию.
Агрессия. Родители проявляют сильный гнев по отношению к окружающим, ищут виноватых. Обычно достается врачам и другому медперсоналу, но пара может обвинять и друг друга.
Торги. Поиск условий, которые можно выполнить, чтобы исправить положение. Этой стадии может и не быть.
Депрессия. Потеря смысла жизни, нарушение сна и аппетита, тоска. Именно этого периода часто хотят избежать. Но без него невозможен переход на следующий уровень.
Принятие. При мыслях о потере возникает светлая грусть. Энергия переключается на новые отношения и занятия.
Важно прожить все эти стадии, иначе эмоции останутся внутри и будут напоминать о себе одним из следующих симптомов:
• клиническая депрессия;
• психосоматические заболевания;
• отсутствие эмоционально глубоких отношений;
• гиперопека над другими детьми.
Притча
Однажды у одного старика умерла дочь. Она была очень красивой и юной, безутешный родитель просто не находил себе места. После похорон он каждый день приходил на гору Арарат и спрашивал у Бога о том, почему он забрал именно его дочь, которая могла прожить еще долгие годы.
Долгие месяцы старик уходил без ответа, и вот однажды перед ним явился Бог и попросил старика сделать ему посох, тогда он и ответит на его вопрос. Пошел старик в ближайшую рощу, нашел упавшую ветку и сделал из нее посох, но стоило на него опереться, как тот сломался. Пришлось ему искать материал покрепче. Он увидел молодое деревце, срезал его и сделал посох, который получился на удивление крепким.
Принес старик свою работу Богу, тот похвалили посох и спросил о том, почему он срезал молодое деревце, которому еще расти и расти. Старик все рассказал, и тогда Бог произнес: «Ты сам ответил на свои вопросы. Чтобы опереться на посох и не упасть, его всегда делают из молодых деревьев и веток. Вот и мне в моем царстве нужны молодые, юные и красивые, которые могут быть опорой».
Дети — это лучи, что освещают нашу жизнь. С их приходом мы многое переосмысливаем и многому учимся. Вот только не всем суждено жить долго и счастливо, нужно это понять и продолжать жить, храня в сердце радость от того, что этот ребенок когда-то был рядом.
Людям, пережившим смерть сына, тем более единственного, подчас приходится страдать в одиночку
. Нет, конечно, окружающие, особенно родственники и близкие друзья, всегда рядом, чтобы поддержать.
Но зачастую вся та помощь, которую вам могут оказать, сводится к словам «Жизнь продолжается» или «Крепись, мы с тобой». Но разве это поможет вам найти ответ на вопрос, как пережить смерть единственного сына
Поговорить с Богом своими словами
С каждой потерей внутри девушки что-то словно замирало. После одной из неудачных беременностей угасла вера. «Я не причисляла себя к конкретной религии, — рассказывает Саша. — Мне нравилась идея, что Бог у всех один. Я хорошо себя чувствовала и в дацане, и в компании друзей-кришнаитов, и у икон в православном храме. Но после очередной потери я поняла, что не чувствую ничего. Теперь не было храма, где мне было хорошо».
Одновременно с этим Александра понимала, что, кроме психологической помощи, ей нужна помощь духовная, поэтому, несмотря на чувство пустоты и одиночества, а может именно благодаря им, она продолжала поиски. Время от времени она заходила в один из православных храмов и беседовала со священником. С какого-то момента девушке стало казаться, что батюшка за ней ухаживает. Наконец после его недвусмысленного предложения она окончательно поняла, что выберет любую религию, но точно не православие.
«В это время я проходила психотерапию. В разговоре с психологом я рассказала о ситуации с этим священником. И вдруг оказалось, что моя терапевт верующая православная христианка, — рассказывает Саша. — «Саша, церковь — это тоже социум, — сказала она, — и в ней есть разные люди. Но там точно есть искренние верующие, и когда ты их встретишь, твоя жизнь изменится». Короче, вместо того, чтобы меня «лечить», она организовала для меня поездку на Валаам»
Там Саше по ходатайству психолога уделил внимание один из священнослужителей. Девушка вспоминает, что он просто ее выслушал и предложил не умозаключениями искать Бога, а молиться, чтобы Он ей себя открыл
Читать молитвы на непонятном языке было очень сложно. «А почему я не могу поговорить с Богом своими словами?» — спрашивала Александра иеромонаха. «А ты попробуй. Хоть пять минут у тебя получится?» — отвечал он. Действительно не получалось.
Священник сказал: «Выкидыш? Сами виноваты!»
Во время потерь у девушки сложилось впечатление, что с ней что-то не так. «Наверное, я просто недостойна, поэтому Бог отбирает у меня детей», — думала Саша. Избавиться от этих мыслей ей помогли слова знакомой, православной христианки, что с каждым несчастьем Бог плачет вместе с ней, Он разделяет ее горе. «Мир такой, что не все связано со мной, в нем есть и другие причинно-следственные связи, — поняла Саша. — Я допустила мысль, что не знаю, почему это происходит в моей жизни, и, возможно, никогда не узнаю, я просто смотрю вперед и думаю, как я могу улучшить эту ситуацию».
Саша прошла обучение по поддержке людей, переживших утрату. Это было спустя три года после первой потери. «Мне было легче, когда на обучении участники описывали свои чувства в ответ на мою историю, — вспоминает она. — Еще помогало слышать милые истории, например, о похоронах хомячка, и когда люди при этом плакали. Я думала, раз о хомячке люди могут плакать, я точно имею на это право. Почему-то я не могла плакать, вдоволь порыдать, а эти истории ослабляли нить напряжения».
Саша вернулась в психологию. Она стала телесным терапевтом и начала вести группы для поддержки женщин, у которых были перинатальные утраты. Их назвали «Малыш в сердце». Кроме того, в какой-то момент к ней обратилась знакомая с предложением сделать тренинг для женщин, которые не могут забеременеть. Саша согласилась. Трое из шести девушек после тренинга, который назвали «Позволь чуду случиться», действительно получили положительный тест на беременность. Саша с соорганизатором продолжила инициативу.
Но ко второму тренингу готовиться было труднее, а после третьего она, наконец, призналась, что эти мероприятия так хорошо проходят, потому что она сама пережила несколько потерь и знает, что действительно поддерживает после такого опыта, но снова и снова погружаться в него каждый раз ей очень тяжело. Для знакомой оказалось новостью, что у Саши нет своих детей.
Почему матери не всегда могут проститься с погибшим ребенком и как общение с врачами усугубляет их состояние
— Американский антрополог Линда Лейн написала книгу «Motherhood Lost» о потере беременности, где она рассказывает о «проблеме реальности», столкновении культурных сил. Во время беременности врачи и социальное окружение постоянно говорят женщине о том, что она будущая мать, а плод — ее будущий ребенок. В случае репродуктивной потери ситуация поворачивается на 180 градусов: женщине говорят, что она не мать, а плод — не ребенок, родится другой, ничего страшного. И та реальность, которая выстраивалась для женщины на протяжении нескольких месяцев, а может быть, и всей жизни, рушится.
Лейн пишет о том, что вместе с потерей статуса матери женщина теряет статус пациентки. Ее забывают покормить, объяснить, как быть с лактацией — которая, естественно, не прекращается. Об этом говорят и некоторые из моих информанток.
Всё это происходит в стационаре, где многим женщинам и без того страшно. Боятся они и мертвого тела, которое находится в них. Многие описывают это так: «Я чувствую себя могилой, гробом. Я боюсь на него посмотреть. Он мертв уже, может быть, пару недель, я не знаю, как он выглядит». В этой ситуации принять решение о том, смотреть на ребенка после рождения или нет, довольно сложно.
При этом способность женщины действовать, принимать решения в стационаре очень ограничена. Она не понимает, что происходит. Бывает, что ей не показывают ребенка, а она не способна потребовать этого. Бывает, напротив, что женщина не хочет смотреть, а ей показывают. Одной моей информантке показали ребенка на счет три — и только при условии, что она не будет плакать.
Когда женщины покидают роддом, их иногда выводят через выписную комнату. А там — шарики, фотограф, веселье. Женщина приезжает домой, где у нее стоит кроватка. Кто-то сохраняет только медицинскую карту с подробностями ведения беременности — наряду с другими медицинскими документами. Кто-то сохраняет вообще всё и консервирует детские вещи.
Это очень большая дискуссия — стоит ли смотреть на ребенка, нужно ли сохранять память о нем. Она обсуждается в том числе на медицинских конференциях. В Европе и США можно сделать отпечатки ручек, ножек; в некоторых больницах есть комната для прощаний, где можно проститься и сфотографироваться с мертвым младенцем. Но насколько такое может прижиться в нашей культуре — большой вопрос. Пока что никаких универсальных ритуалов, практик мемориализации в таких ситуациях нет. Как и способов проживания самой этой ситуации.
Важно отметить, что многие врачи искренне считают, что женщине нужно сказать: «Ничего страшного, родишь другого». Им кажется, что это вариант помощи и поддержки
Женщины в этот момент обычно слышат: «Ты никто и ребенок твой никто». Кроме того, на врачей часто давят сверху. У них нет психологической поддержки, нет знаний о том, как взаимодействовать с такими пациентками. Сейчас подобными тренингами занимаются некоторые фонды, связанные с репродуктивными потерями, например «Продолжение жизни», «Свет в руках». Но такие проекты только-только начинают развиваться.
В некоторых стационарах для рожениц, потерявших детей, создают более комфортные условия, насколько это возможно: помещают в отдельные родильные боксы и в палаты, которые находятся далеко от других послеродовых палат, — чтобы женщины не слышали детских криков. Медицинскому персоналу сообщается, что женщина лишилась ребенка, чтобы ее не спрашивали после каждой пересменки: «А где ребеночек?» Иногда нанимают в штат психолога или дают женщине контакты внешних организаций и фондов. Женщины очень чувствительны к таким деталям: к тому, как обращаются с ними, с их семьей, с их мертворожденным ребенком.
Врач тоже человек
Помощь может быть нужна не только маме и ее семье, но и врачам. «Свет в руках» много времени уделяет тому, чтобы научить медиков справляться с перинатальными потерями. «Сейчас, когда врач видит, что у ребенка нет сердцебиения, он может сказать: “Сердцебиения нет, ваш ребенок умер” — или побежать позвать другого врача, потом еще врача… И они втроем сидят, а мама лежит и не понимает, что происходит», — говорит Краус.
На самом же деле врач тоже испытывает стресс, когда он вынужден сообщать пациентке о потере. Но прежде всего ему необходимо найти подходящие слова, выразить сочувствие и быть готовым отвечать на вопросы.
«Свет в руках» разрабатывает образовательные программы для врачей, где медицинских специалистов учат справляться с эмоциональным выгоранием и обучают практическим навыкам общения с пациентом в критической ситуации. Каждый доктор должен уметь сообщать маме страшную новость так, чтобы не навредить ей еще сильнее и не стать врагом в глазах семьи.
«Это тоже очень травмирует, когда врач воспринимается не как партнер, а как враг. Потому что в конечном счете большинство родителей, которые потеряли ребенка, хотят попробовать снова, когда они восстановят свое физическое и эмоциональное здоровье», — уверена Краус.
Но учить врачей тому, как вести себя в ситуации перинатальной утраты, нужно еще в университете, как и рассказывать о том, что у медиков нередко развивается синдром эмоционального выгорания. Краус уверена, что за неумением общаться с пациентами стоит значительно более глубокая проблема — низких зарплат, вечных переработок, неудовлетворительных условий труда медиков. Ситуация начнет качественно меняться, когда в каждой больнице появятся психологи, которые будут помогать не только пациентам, но и врачам, уверена она.
«Даже в московских крупных роддомах, где огромные отделения, всего один или два психолога. Конечно, они физически не способны помочь в каждой ситуации, которая требует внимания психолога, и я даже не говорю о работе с командой учреждения», — объясняет Краус.
«Свет в руках» сотрудничает с ключевыми перинатальными центрами страны. Это сотрудничество поможет фонду выстроить и доказать эффективность практического взаимодействия врачей и психологов, а потом описать эту практику в виде рекомендаций для всех родовспомогательных учреждений страны.
Александра Краус подчеркивает, что «Свет в руках» стремится системно решать проблему поддержки родителей в случае перинатальной потери. Такая работа требует постоянного финансирования. Поддержать фонд можно, оформив разовое или ежемесячное пожертвование.
КАК ПОМОЧЬ «ПОТЕРЯННОМУ РЕБЕНКУ» В ДЕТСТВЕ
Необходимо дать ему почувствовать, что он занимает в коллективе важное место. Надо восстановить в ребенке чувство принадлежности к группе
Чувство отверженности возникло у него в семье, какая-нибудь группа – друзья, спортивная комната, часть класса – может дать понять ребенку, что он занимает в ней очень важное место. Однако принуждать к коллективизму, требовать от детей жить стадно недопустимо. Каждый ребенок нуждается и в том, чтобы побыть наедине с самим собой. Одним детям этого нужно больше, чем другим.
Поощряйте потерянного ребенка к тому, чтобы он позволял себе приятное времяпрепровождение, развлечения, требующие взаимодействия с людьми. Это для такого ребенка полезнее, чем занятия в одиночку – чтение, мечтание. Выставляйте его рисунки, сочинения, поделки, могущие заинтересовать окружающих. Это будет повышать уверенность ребенка в себе, чувство самоценности. Хвалите его почаще.
Помогите ребенку понять и выразить свои чувства, используйте для этого надежные, безопасные каналы: рисование, работу по дереву, изготовление кукол, чтение вслух, музицирование. Выражение своих чувств называнием их словами остается самым распространенным способом. Поэтому чаще спрашивайте, что почувствовал ребенок в той или иной ситуации.
Узнайте, с кем он хотел бы работать в группе и кто из детей оказывает на него наибольшее влияние. Предложите для них план действий. Записывайте либо регистрируйте мысленно, сколько раз в день вы обращались к ребенку, поощряя его тем или иным образом. Проверьте себя в конце дня. Это напомнит вам, как вы работаете с ребенком и делает ли он успехи.
УПРАЖНЕНИЕ
Если вы узнали себя в «потерянном ребенке», но вам хочется «найтись», напишите несколько предложений об этом:
1. Как я вел(а) себя в этой роли?
2. Что происходило с моими чувствами и как это влияет на мои переживания в настоящем?
3. Другие последствия моей семейной роли:…
Беседовала Ирина Соловьева
«Осталась без квартиры, без денег и без семьи»
Тогда я приняла решение взять ребёнка из детдома. Так у нас появились две дочки. Это кровные сёстры: одной был год и семь месяцев, другой три. Обычно удочерение — небыстрый процесс, но у меня всё заняло не больше четырёх месяцев, так сильно я хотела детей. Муж оказался инфантильным человеком и отдал всё в мои руки: хочешь — делай. Он оказался просто не готов.
Моё же родительство наконец было осознанным — таким, каким и должно быть. Я уже не испытывала нужды в гиперопеке. Плюс приёмного материнства в том, что нужно обязательно пройти школу приёмных родителей, погрузиться в детскую психологию, читать книги, — не знаю, что бы я делала без Петрановской! И всё действительно прошло по-другому.
После удочерения муж отстранился от семьи и с головой ушёл в работу. Спустя семь месяцев его перевели в Москву, и он уехал на два года. Всё это время мы почти не виделись. Тогда я решила, что семья должна соединиться, и мы с детьми тоже переедем в Москву. Но это не спасло брак: спустя полгода мы развелись. Муж буквально бросил меня.
Я еле-еле взяла себя в руки и в приказном порядке заставила мужа снять нам квартиру и давать какие-то деньги на первое время. Пообещала устроиться на работу. Он пошёл навстречу, чтобы отвязаться, а я действительно нашла место и постепенно выкарабкалась. Больше всего мне помог фонд «Арифметика добра» для приёмных родителей — меня поддержало их сообщество и психологи.
В тот момент я поняла, что у меня много проблем, незалеченных травм из детства и прошлых браков. Тогда я решила обратиться к психотерапевту и начать личную терапию. Спустя долгое время работы, лишь три года назад, мы случайно коснулись потери моего первого ребёнка. И я поняла, что до сих пор не прожила ту ситуацию и должна её преодолеть, ведь она накладывала отпечаток на всю мою жизнь.
Я не приняла потерю, а искусственно избавилась от воспоминаний и чувств. Знаете, раз, и в домик. А надо было проплакать, прогоревать, принять. И я плакала, у меня была настоящая истерика. Потом я гневалась, ненавидела, торговалась. И однажды стало действительно легче.
ОТКУДА БЕРУТСЯ
Семья, в которой «теряется» ребенок, может быть внешне благополучной. Более того, родители могут исправно выполнять свои «официальные» функции, формальные родительские обязанности. Ребенок сыт, одет, обут… Но родителей не интересует его внутренний мир. Они могут задать вопросы: «Ты сделал уроки? Погулял с собакой? Во сколько завтра придешь из школы?»
Но они не расспрашивают о том, чем он живет, что для него эмоционально значимо – какие книги читает, с кем дружит, о чем мечтает. Физически ребенок присутствует в пространстве семьи – но психологически его не замечают. И ребенок растет с ощущением, что до него никому нет дела. Он замыкается в своем мирке, прячется в раковину. Если плачет – то ночью в подушку, если радуется – то не делится с родными…
Родители этого ребенка не могут сказать, чем их ребенок увлекается, какую музыку слушает, влюблен ли в кого-то, как проводит свободное время вне дома… И таких родителей могут ждать неожиданные сюрпризы, не всегда приятные. Ведь мама с папой словно живут с шорами на глазах, не замечая своего ребенка. Так, мать одного подростка, страдающего наркоманией, на консультации призналась:
– Да, я находила дома шприцы, ампулы, жженые ложки, но то, что мой сын – наркоман, стало для меня неожиданностью!
Почему родители «теряют» своего ребенка? Сперва психологически, а потом, увы, речь может идти и о более серьезных проблемах, ведь «потерянные дети», стремясь восполнить дефицит контакта, могут попасть в дурную компанию, секту, начать ранние беспорядочные половые связи, так как тогда у них возникает иллюзия «нужности»… Такие родители заняты собой и своими проблемами. «Потерянного ребенка» может породить только дисфункциональная семья, проблемная. В пространстве такой семьи много напряжения, родители пытаются это напряжение снять – им уже не до ребенка.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
Помните, что писал Ф. М. Достоевский в «Братьях Карамазовых»? «Ничего нет выше и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное из детства, из родительского дома. Вам много говорят про воспоминание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохраненное с детства, может быть, самое лучшее воспоминание и есть. Если много набрать таких воспоминаний в жизнь, то спасен человек на всю жизнь. И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и оно может послужить когда-нибудь нам во спасение».
Например, папа пьет, а мама пытается его от пьянства отвадить. Или, даже если в семье нет алкоголизма либо другой зависимости, между мамой и папой много конфликтов, они постоянно выясняют отношения. Распространен и вариант, когда мать-одиночка, вынужденная содержать семью, уходит с головой в работу и у нее не остается ни времени, ни сил на то, чтобы устанавливать с ребенком психологический контакт
Также «потерянными» могут стать дети в многодетной семье, если родители не могут оптимально распределить свое внимание между всеми
Роль «потерянного ребенка» обусловлена теми трудностями, с которыми сталкивается семья. Высшее и неосознаваемое предназначение «потерянного ребенка» – приносить отдохновение, покой в семью, переполненную неразрешимыми проблемами. Девиз всех «потерянных детей» – «Не раскачивай лодку! И так штормит…».
Но какой ценой все это дается! Ценой почти отказа от собственной жизни, а иногда это происходит и в буквальном смысле. Наверное, вы слышали, что в семьях, где часто случаются скандалы, иногда дети не выживают, умирают. Так, много смертей было в семье Ивана Грозного. Одного сына, Ивана, он убил. Но не все знают, что при этом он убил и своего неродившегося внука: жена Ивана была в тот же день также жестоко избита, после чего разрешилась от бремени мертвым ребенком.
Антонина, 49 лет. Экстренное кесарево сечение на 32-й неделе по причине отслойки плаценты
Сколько помню эту беременность, я безостановочно вязала. Мы все тогда были страшно суеверны, никаких вещей наперед не покупали. А спицы из рук выпустить не могла, чего бы там мне ни говорили. Беременность протекала легко. Даже слишком. А потом, как сегодня помню, сижу на диване, вяжу и вдруг — живот схватило. И кровотечение. Мы сразу же скорую вызвали.
Я уже миллион раз это в голове прокручивала: может, я поздно спохватилась, может, скорая долго ехала, а может, персонал в больнице затянул? Пока они меня в приемном через всю бюрократию провели, я уже стоять не могла. Помню, лежу на каталке посреди коридора. Одна. Тогда же к роддому на пушечный выстрел нельзя было родным подойти. Чувствую, теряю сознание. Хватило сил только промямлить что-то в воздух. «Мне плохо», — бормочу и отключаюсь. Сквозь сон слышала, как главврач орет не своим голос: «Вы что тут, с ума все сошли? В операционную ее! Немедленно!»
Проснулась уже ночью в операционной на кушетке со швом на животе. Раньше огромные такие надрезы делали — прям до пупка. Зову медсестру, расспрашиваю, что и как, а она глаза в пол и бубнит: «Все утром, все утром. Все доктор скажет, все скажет». Я ей снова: «Что с моим ребенком? Когда его можно увидеть?» А она все свое «все утром», да «все доктор».
Еле переночевала. Только зашли в палату на обход, и я сразу к врачу, а он только и всего: «Мы тебя спасали, некогда было остальным заниматься. Очень низко давление уже упало». И все.
Уже через месяц после выписки, когда пришла справку забирать (налог на бездетность никто не отменял, нужно было отчитываться перед работодателем, что детей нет), смотрю, а там неразборчиво так: «плод женского пола, вес 2 кг». Женского пола, значит. Моя девочка.
Все в голове прокручиваю: может, это я медлила, а может, скорая долго ехала. Бог его теперь знает. Было это в 1988 году. А через два года родился наш сыночек. Маленький такой, на восьмом месяце его родила. Всю беременность на сохранении пролежала. Страшно было на него посмотреть — такой маленький. Дышать возле кювеза было страшно. А сейчас и не скажешь — вырос какой. Иногда думаю, а если бы наша девочка выжила, не было бы у нас его. Так получается?
После операции меня перевели в послеродовую, а потом переселили от родивших к беременным. Чтобы деток маленьких не видела, наверное. Туго перевязали грудь пеленками: молоко должно перегореть — пить-то его некому. Продержали в больнице еще 11 дней и все — на выход.
Запомнилась очень одна сестричка, говорила мне: «Да чего тут расстраиваться. Еще тысячу таких родишь и три тысячи абортов сделаешь». Да, еще тысячу, думала, точно.
Дома все уже знали. Родители приехали из деревни, но мы с ними ничего не обсуждали особо. Просто молчаливая поддержка. Соседка прибегала успокаивать. «Да ладно, Тоня, — говорила она, — еще родишь. Мне вон после первого кесарева еще три раза делали и все нормально было. Еще родишь». Мне так хотелось сказать: «Вам приносили после операции живых детей. А мне никого не принесли». Но я, конечно же, промолчала.
Забрать ничего (или никого) не предлагали. Тогда такое не принято было. Может, там и забирать было нечего, я не знаю. Страшно подумать, как ее там доставали. Я и не спрашивала. Не принято было.
Выговорилась уже спустя несколько лет подругам на работе. Тогда и начало отпускать потихоньку. Но все равно прокручиваю в голове: может, я не вовремя заметила, а может, скорая медленно ехала, а может, врачи в приемной? Может, можно было что-то сделать, а мы просто опоздали?
Алла, 40 лет
Я до сих пор не смогла оправиться. Да, я все понимаю мозгами, но иногда ночами я просто смотрю в потолок и глотаю слезы. Я отказалась от своего сына сразу после его рождения, 15 лет назад. В тот момент я была счастливой мамой весёлой двухлетней девочки, мне очень нравилось в материнстве буквально всё. Запах, улыбка по утрам, ручки-ножки в складочках. Дочку я зацеловывала от макушки до пяточек. Когда я узнала о новой беременности — я летала от восторга. Вынашивала легко, покупала голубые ползунки и шапочки.
А потом в лоб нашему автомобилю прилетела фура с уснувшим дальнобойщиком. Я оказалась в недельной коме. Когда открыла глаза, мне рассказали, что меня ждёт. Муж погиб моментально на месте. У меня оказался поврежден позвоночник — с тех пор я перемещаюсь на инвалидной коляске, возможность ходить так и не удалось восстановить. Я боялась спросить — а что же с семимесячным малышом? Случилось непоправимое. Ребенок выжил — меня экстренно прокесарили, но его мозг умер вместе с мужем. Вместе с моими ногами, вместе с частью меня — той, что так любила жить.
Мой малыш, которого я так ждала, навсегда останется овощем, который не сможет ни самостоятельно есть, ни говорить, ни играть с сестрой. Все это казалось мне кошмарным сном.
Доктор, который зашел в палату, когда ко мне пришли моя мама и дочка, был немногословен. «Сейчас ты поедешь домой и будешь учиться воспитывать свою двухлетку. Удастся ли снова уметь ходить — большой вопрос, иллюзий не строй. Сломаешься — старшая останется без матери. Отца у неё уже нет. Сына не вытянешь — это невозможно. Считай, что он тоже умер. Это пустая оболочка, в которую ты просто будешь качать силы и время. У тебя нет — ни времени, ни сил». Дочка стиснула мою руку. Мама обняла меня. Я написала отказ.
Скорее всего, он был прав: вопрос стоял очень жестко. Или выживаем мы со старшей, или все вместе тонем. У сына не было ни одного рефлекса: он дышал через трубочку, питался через трубочку, он весь был окутан трубочками. Если бы я могла ходить и хотя бы ухаживать за собой — я могла бы забрать малыша домой. А так… я не могла навесить еще и такую обузу на свою уже немолодую и не слишком здоровую маму.
Мы выжили, я работаю бухгалтером, дочка поступила в институт. Мама почти ослепла, но держится, теперь я ухаживаю за ней, за моей совсем старенькой хрупкой мамочкой. Но иногда меня душат слезы. Где сейчас спит мое сердце? И чему тогда так больно внутри — и так пусто?
Зачем исследовать проблемы женщин, переживших опыт мертворождения и прерывания беременности по медицинским показаниям
— Мне интересны проблемные темы, которые никто не исследует. В этом случае роль сыграл и мой собственный опыт. В 2016 году я ушла в декрет, столкнулась с медицинскими сложностями и задалась вопросом: а что я буду делать, если беременность прервется? Как сообщу об этом коллегам, студентам, бабушке мужа, которая шлет нам вязаные детские носочки?
Моя беременность закончилась благополучно, но вопрос остался. Поэтому я, когда пришла работать в Европейский университет на программу гендерных исследований, решила заняться именно этим. Исследовательский вопрос звучал примерно так: «Как живут, что чувствуют и как взаимодействуют с окружающими женщины, которые потеряли ребенка во время беременности и родов?» В российских научных базах я не нашла ни одной социологической работы на эту тему — и начала исследовать ее сама.
Иллюстрации: Анна Кулакова / «Бумага»
Поговорив с разными информантками, я поняла, что их опыт очень различен в плане физического проживания и взаимодействия с медицинскими институциями — например, на раннем сроке беременности женщина проходит процедуры в гинекологическом стационаре, а не в роддоме. Но в плане социального опыта эти истории довольно похожи. Поэтому в проекте оказались как информантки, беременность которых прервалась на раннем сроке, так и женщины, потерявшие ребенка в самом ее конце.
Для меня стало открытием, что женщины, пережившие опыт прерывания беременности на раннем сроке, очень уязвимы, так как их горе получает меньше всего понимания.
На данный момент со мной говорили те, для кого это было важно. У меня было в планах найти информанток, которые пережили этот опыт без глубокой травмы, и поговорить с мужчинами
Я буду рада, если мне напишут такие люди.
Сейчас я начала работу над следующим этапом исследования — в рамках нового проекта Российского научного фонда, посвященного пациентоориентированности, провела семь интервью с профессионалами, которые взаимодействуют с матерями: врачами, психологами, сотрудниками благотворительных организаций.
Все не случайно
Замысел существует. Я не собираюсь говорить банальности.
Но я хочу, чтобы вы знали — смерть никогда не была Божьим замыслом. Бог создал нас, чтобы мы жили полной и насыщенной жизнью. К сожалению, сейчас наша жизнь омрачена болезнями и смертью. Да, есть чудеса, которые бросают вызов естественному ходу вещей, и иногда мы наблюдаем их. Но порой люди умирают раньше срока.
Мы должны научиться видеть в этом смысл. И верить, что мы — маленькая часть большой картины.
И мы должны понимать, чего наш любимый человек достиг за эти 2 месяца, 2 года, 12 лет, 21 год полной жизни. Нам, чтобы достичь этого, нужна целая жизнь.
У нас есть возможность помнить их до конца наших дней и распространять весть о НАДЕЖДЕ.
Каждого из нас ждет совершенно другая жизнь. Это дает мне надежду. В вечности я снова увижу свою маленькую девочку, целую и невредимую рядом с Иисусом.
«Смерть ребенка нельзя пережить». Семья Войтенко — об утрате и любви, которая живет и после смерти
Эта тема закрыта для публикации ответов.